По благословению Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Кирилла
Контакты
  
   

Рассылки

E-mail:



 

Права человека и Православная Церковь

Христос Яннарас

Выступление на конференции «Православные Церкви в плюралистическом мире» (Богословская школа Святого Креста, Бруклайн, Массачусетс, США, октябрь 2002)


Что означает термин «права человека»?

Слово «человек» здесь относится ко всем людям вообще, «права» - к каждому человеку индивидуально, безоговорочно и без исключения. Носителем прав является каждое индивидуальное человеческое существо.

Слово «право» указывает на притязания индивидуума, на его требование, ставшее возможным благодаря некоему общепризнанному (и потому обязательному для всех) своду законов. Этот свод законов («общественный договор») гарантирует, что право является законным, то есть обязательным для всех, индивидуальным требованием.

Юридическое (посредством законодательства) обеспечение индивидуальных прав - это основополагающая особенность эпохи модерна, Нового времени. Его теоретической опорой является философия Просвещения (конец XVIII века). Понятие о правах было известно на Западе еще в Средние века, хотя не совсем ясно, когда именно этот термин стал употребляться. Однако в Средние века права относились к определенным индивидуумам или к некоторым общественным классам. Радикальная новация Нового времени заключается в том, что теперь права стали относить к «человеку», то есть ко всем человеческим существам без всякого различия.

Защита прав человека стала символом современной западной цивилизации. Наряду с развитием передовых технологий, принятие правовых обязательств (международных договоров) по защите индивидуальных прав рассматривается в современном мире как признак цивилизованного общества. Конечно, страны, которые подписали соответствующие международные договоры и включили их в свою собственную правовую систему, не всегда исполняют принятые на себя обязательства. Еще меньше права человека уважаются в сфере международных отношений и в рамках стратегий великих держав.

Это означает, что защита прав человека остается моральной проблемой. А мораль всегда порождает вопросы. Кто и в силу какого авторитета определяет мораль? Кто определяет правила, которым должны следовать люди? Бог и Его закон, в качестве выразителя которого выступают религиозные институты? Такое понимание на европейском Западе стало причиной (в т.н. Средние века) весьма негативного исторического опыта. В сознании людей религиозная этика стала ассоциироваться с социальной несправедливостью, пытками, произволом, кошмарными наказаниями и идеологическим террором.

Средневековый опыт породил в Новое время полемическое отрицание любых метафизических оснований морали и права. Отвержение метафизики привело к абсолютному утверждению природы (физики). Идея состояла в том, что нормативные принципы и правила справедливости следует выводить не из гипотетического «Закона Божия», который произвольно толковался религиозными институциями, а из логики природных законов, которые являются объективными и поддаются контролю.

Человек по природе является разумным существом; разум - естественное свойство каждого. Следовательно, мы в состоянии вывести моральные принципы, не являющиеся врожденными, из логического определения общего блага и интереса. И, конечно, если каждый человек будет добровольно следовать этой общей (естественной) логике, он со всей ответственностью примет условия «общественного договора».

Таким образом понятие о «естественном праве» утвердилось в Новое время, проникая в различные сферы общественной жизни. Получило распространение представление о том, что каждый «естественный» человек обладает «естественным» правом независимо от социальных, классовых, экономических и иных различий. Религия была строго отделена от социальной организации, превратившись в личное дело каждого; это разделение «священного» и «светского» (Церковь и Государство) сегодня в западных обществах считается обязательным. Конечно, еще в конце XVIII века, в атмосфере вдохновенного утверждения природы и отвержения метафизики, маркиз де Сад говорил, что логика природы не всегда является благой и что, напротив, преступление коренится в биологической структуре человека. Ужасы бесчеловечного поведения, полная утрата какого-либо представления об индивидуальных правах достигли своего апогея в XX веке. Даже сегодня, когда глобальная гегемония Запада воспринимается как торжество принципа защиты прав человека, случаи геноцида, этнические чистки, массовые убийства ни в чем не повинных людей, пытки, цензура и полицейский надзор, даже рабство остаются явлениями, о которых мы слышим каждый день. Достаточно вспомнить трагедию палестинцев, курдов, сербов или жителей северного Кипра, чтобы понять, что Запад обычно сам решает, какие люди обладают правами человека, а какие по определению не обладают.

Есть один ключевой вопрос, который обходят специалисты по правам человека: как и почему Древняя Греция, которая исторически явилась создателем политики (как «искусства» и как «науки») и столь впечатляющим достижением которой стала демократия, - как и почему Древняя Греция совершенно игнорировала понятие о «правах человека»? Тот же самый вопрос можно поставить и в отношении древнеримского представления о справедливости, которое оказало определяющее влияние на новые формы кодификации права в Европе, но которое также игнорирует понятие о «правах человека». Следует ли из этого, что классическая древность, которой так гордится Европа, с безразличием относилась к защите человеческой жизни, чести и достоинства?

Я постараюсь кратко ответить на вопрос о Древней Греции, поскольку это имеет отношение к главной теме моего выступления.

Радикальная новизна вклада Древней Греции в человеческую историю состоит в том, что она преобразовала простое сосуществование людей в град [полис], трансформировала необходимую (по утилитарным соображениям) коллективность в «творение истины». Град - это состояние общественных отношений, которое достигается тогда, когда цель и ось коллективности метафизичны, а не утилитарны. Целью такого устроения является подражание тому, что «действительно существует», образу существования «согласно истине», нетленному и бессмертному. Этот образ существования заключает в себе общую (то есть универсальную) логику - логику гармонии и порядка, которая делает Вселенную космосом («украшением»).

Устроение отношений в сообществе «согласно истине» есть искусство и наука политики - способа преобразования коллективности в град. Это не может быть индивидуальным усилием или индивидуальной целью; это по определению общественное событие, «общее дело». Люди, которые участвуют в этом деле, являются гражданами: им всем принадлежит высшая честь своей жизнью и через взаимоотношения между собой осуществлять «истину», способ существования того, что «действительно существует».

В Новое время «индивидуальные права» защищают индивида от произвола власти. А в Древней Греции власть - это все граждане вместе (демос); «государство» (власть) принадлежало демосу (демократия). Каждый гражданин «обладает разумом и властью»: с того самого момента, когда он становится гражданином, он по определению обретает способность занимать любой политический пост (вот почему на эти посты граждан назначали наугад, а не посредством выборов).

Поскольку политические функции являются «священными» (служение истине), тело гражданина также священно. В Древней Греции было немыслимо любое телесное насилие в отношении гражданина (нанесение ударов, побои и т.п.); немыслимо причинение вреда телу гражданина. Столь же немыслима было и роль палача: Сократ, который предпочел смерть изгнанию, сам выпил чашу с ядом - не было палача, чтобы его казнить.

Поэтому можно понять, что соблюдение «прав человека» было совершенно неуместным в древнегреческом мире - сама эта идея несовместима с греческим пониманием политики. Честь быть гражданином давала гораздо больше привилегий в сравнении с тем, что дает ныне защита индивидуальных прав (опирающаяся на принятый гражданский кодекс).

Древнегреческая парадигма помогает нам понять отношение Православной Церкви к вопросу о «правах человека» (если мы при этом оставим в стороне характерную для нашей эпохи идеологическую «православность» и ее институциональные формы). Не случайно первые апостольские (созданные апостолами Христовыми) христианские общины для выявления и выражения своего особого качества в сравнении с любыми другими «религиями» использовали термин «экклисиа», заимствованный из греческого политического лексикона.

Подобно древнегреческим «собраниям народа», греческие граждане собирались не для того, чтобы прежде всего обсуждать, судить и принимать решения, а главным образом для того, чтобы образовать и выявить град (образ жизни «согласно истине»). Так же и христиане собирались не только для молитвы, богослужения и научения, но прежде всего чтобы обнаружить и проявить за Евхаристической трапезой образ жизни «согласно истине», нетленный и бессмертный - в подражание не светской «логике», но Троичному сообществу Лиц, сообществу, которое есть истинное бытие и жизнь, так как «Он есть жизнь» (1 Ин 4:16). Участники этого экклезиального события, даже если они разбойники, мытари, блудники или грешники, не нуждаются в утверждении индивидуальных прав. Быть участником и членом тела Церкви означает существовать лишь для того, чтобы любить и быть любимым, - то есть никоим образом не стремиться к самозащите посредством правовых норм, которые «обязательны для всех».

Это историческое преобразование древнегреческого политического события в Евхаристическое тело Церкви Христовой имело два важных следствия.

Первое. Греческая политическая модель стала исторической плотью, посредством которой было осуществлено и обнаружено радикальное различие между Церковью и религией. Церковь есть событие и способ общения между личностями, образ жизни, то есть свобода от природы, свобода от физических ограничений времени, тления и смерти. Религия же, напротив, есть индивидуальное событие, подчиненное естественной потребности каждого человека поклониться неведомому и трансцендентному и умилостивить его; это индивидуальное усилие, связанное с индивидуальной верой, индивидуальными добродетелями, индивидуальным оправданием и индивидуальным спасением.

В первом случае (Церковь) индивидуальная идентичность осуществляется и проявляется через самопреодоление и самоприношение. Это то, что мы называем личностью, то есть существование, характеризующееся деятельной творческой инаковостью, плод пребывания в общении, в любви и в свободе от эго. Во втором случае (естественная религия или же христианство, превращенное в религию, как на Западе, так и на Востоке) индивид ищет своего оправдания и спасения, гарантированной метафизической защиты своего «я» посредством добродетелей, добрых дел и т.п.

А потому представление о том, что в европейской истории религиозный индивидуализм предшествовал эгоцентризму христианства, принявшего религиозные формы (со времен Карла Великого), и что он стал образцом абсолютной значимости индивидуальных прав в Новое время, не является произвольным. Когда с тиранией метафизики было покончено, стремление к индивидуальному метафизическому спасению сменилось стремлением к секуляризированной (правовой) защите. И так возникла политическая система т.н. «представительной демократии», которая является антиподом древнегреческой демократии (так же как превращенное в религию, индивидуализированное христианство является антиподом Православной Церкви).

Второе следствие преобразования древнегреческого политического события в Евхаристическое тело Церкви Христовой - это сохранение и выявление различия между метафизикой и идеологией: различные формы «теократии» не имеют никакого отношения к древнегреческой политике как «творению истины», равно как и к церковному осуществлению образа Троичного общения. Теократия есть использование метафизики (как верховного авторитета) для того, чтобы силой навязать коллективу нормативные принципы поведения или цели, которые преследует власть (примеры: джихад исламской традиции или фраза «In God we trust» на каждом американском долларе). Однако любое использование метафизики в секулярных целях превращает метафизику в идеологию, в психологическую иллюзию.

В случае древнегреческой демократии, а также Православной Церкви социальное событие не может быть подчинено идеологическим правилам или целям, поскольку динамическое осуществление этого события является самоцелью. В обоих случаях единственным призванием коллективности являются взаимоотношения, представляющие собой общение жизни, ибо они соответствуют тому способу, каким существует то, «что действительно существует» (даже если этот способ относится к двум разным моделям).

Метафизика оказывается подчинена идеологии (что ведет к таким явлениям, как «теократия», «царствование милостью Божией», папоцезаризм, цезаропапизм или фундаментализм), когда она утрачивает свое онтологическое содержание (то есть то, что относится к существованию, к причине и цели бытия). Метафизика без онтологии служит индивидуальной психологии (приоритет индивидуальных переживаний, «достоверность» чувств, «убеждения», которые защищают эго). И метафизика заимствует эти психологические «достоверности» и «убеждения» из идеологии.

Сэмюэль Хантингтон, автор известной книги «Столкновение цивилизаций» (книги удивительно неточной и полной произвольных толкований), ставит в вину современным обществам, культура которых получила развитие в русле православной традиции, неспособность усвоить принципы защиты индивидуальных прав. С его точки зрения, трудности, с которыми сталкиваются эти общества, пытаясь приспособиться к таким требованиям западных идеологий, как «плюрализм» или «терпимое отношение к различиям», являются следствием этой неспособности.

Православная церковная традиция, несомненно, не придает значения идее коллективности, понятой как societas, то есть как «взаимодействие индивидов, преследующих общие интересы». Она игнорирует коллективность как арифметическую сумму неразличимых индивидов; она игнорирует человеческое сосуществование как простое сопребывание, основой которого является рациональный консенсус; она игнорирует идеал общества, состоящего из не находящихся в отношении друг с другом индивидуумов. Мы уже кратко говорили о характерном для православной церковной традиции понимании социального и политического события, а также о вытекающем из этого представлении о бесконечной ценности человеческой личности.

Однако в православной литературе присутствует также и понимание принципа защиты индивидуальных прав, уважение к этому принципу, введенному на Западе в Новое время. Б?льшее (общество личностей, обнаруживающих личностную уникальность, инаковость и свободу через социальные отношения) не лишает значения и не уничтожает меньшее (юридическую, институциональную, унифицированную защиту каждого индивида от произвола власти). Мы, православные, признаем: наличие в западной истории, в Средние века, негативного опыта убеждает, что защита индивидуальных прав является большим успехом и великим завоеванием.

Тем не менее, мы бы совершили насилие над исторической памятью и критической мыслью, если бы одновременно не признали, что в сравнении с древнегреческим градом и сообществом, существовавшим в Византии (и за пределами Византии), защита прав человека есть достижение до-политическое. Это, безусловно, достижение, но такое, которое не достигает (и, быть может, даже не постигает) первичный и основополагающий смысл политики - политики как общего осуществления жизни «согласно истине», политики, осью которой является онтология (а не озабоченность собственными интересами).

Понятие «индивидуальных прав» - это не только порождение философии Просвещения, характеризующее цивилизацию Нового времени. В нынешней исторической реальности индивидуальные права являются основным строительным материалом для реализации «парадигмы» модерна, нашего современного образа жизни. В политической и экономической сферах, в контексте «социальных конфликтов» или столкновений с индивидуальными экзистенциальными проблемами (как эвтаназия) понятие «индивидуальных прав» воспринимается как самоочевидный критерий для оценки любого действия, планирования или логической состоятельности.

И в то же время существует громадное количество литературы на разных языках, в которой обсуждается и анализируется неопровержимый факт - кризис новоевропейской культурной «парадигмы». Ученые практически единодушно признают «исторический конец» многих фундаментальных особенностей модерна: конец идеологий, конец парламентской системы, конец рационализма и т.д. И это совсем не только теоретические рассуждения. Каждый гражданин т.н. «развитых» обществ ежедневно и непосредственно испытывает на себе стремительный упадок и отступление этих основополагающих элементов культуры Нового времени.

Коммерциализация политики, ее подчинение технологиям «промывания мозгов» буквально упразднили «представительную», парламентскую систему. Политические деятели представляют не граждан и их интересы, а экономический капитал электронной пропаганды и интересы тех, кто распоряжается фондами. В международном масштабе сети экономических и политических интересов порождают социальный распад, который только усиливается благодаря аморальности масс-медиа, их рекламной навязчивости и установке на «доступность». Торговля оружием подпитывает войны и конфликты, а наркоторговля разрушает молодежь. Вера в рационализм «общественного договора» давно уже потерпела поражение; судя по всему, свою живучесть демонстрирует лишь логика борьбы интересов.

Столь внушительные симптомы никак не могут указывать лишь на моральный упадок; это явные свидетельства конца культурной «парадигмы». «Парадигма» Нового времени была основана на эгоцентризме «прав человека». Подход, который подчеркивает центральное значение сообщества и опирается на защиту экзистенциальной истины человека, возможно, указывает на возникновение новой культурной «парадигмы».

© Greek Orthodox Archdiocese of America

Источник: Orthodoxy and Pluralism 2002 SEMINARS

Перевод с английского: REOR
Прямая речь

«Мы несем ответственность за то, что происходит в этой цивилизации (Европе), на основании своего собственного исторического уникального опыта, через который не прошла ни одна европейская страна в XX веке. Это в нашей стране строилось общество без Бога. Мы знаем, что это за система. Исходя из этого, мы выражаем готовность участвовать в диалоге с Вами и со всеми заинтересованными силами в Европе для того, чтобы размышлять о нашем общем будущем»

(Встреча с генеральным секретарем Совета Европы Т.Ягландом, 21 мая 2013 года, Москва)

 


Кирилл,
Патриарх Московский
и Всея Руси