Доклад игумена Филарета.

Доклад Игумена Филарета (Булекова), Представителя Русской Православной Церкви в Страсбурге, на конференции «Вопросы европейской идентичности сегодня», организованной Фондом «Христианская Россия» (Сериате, Бергамо, 29-30 октября 2005 года)

Проблема европейской идентичности обсуждается давно. Достаточно вспомнить вышедшие почти одновременно нашумевшую книгу Освальда Шпенглера «Закат Европы» (1918-1923) и работу русского евразийца Николая Трубецкого «Европа и человечество» (1920).

«Проблематизация» Европы была, конечно, связана с противоречивым результатом европейского развития. Европа вступила в XX век на подъеме, как «лидер человечества», но в 1914-м пережила крах многих иллюзий. Мировая война стала подлинным кризисом Европы «просвещенной», «передовой», Европы, которая чувствовала свою особую цивилизаторскую миссию - идти со своими ценностями и достижениями «даже до края земли».

История минувшего столетия лишь подтвердила эту двойственность, контрастность «Европы» как новоевропейского цивилизационного проекта. Стремительный рывок технологического прогресса и - гекатомбы невинных жертв. Благородные идеи уважения к человеку, его свободе, разуму, творческому потенциалу и - массовое зомбирование людей посредством примитивных в интеллектуальном отношении, но весьма действенных политических идеологий.

Но что мы имеем в виду, когда говорим о «Европе»?

Прежде всего, конечно, континент. Но, разумеется, континент не является проблемой, разве что внутринаучной проблемой географической демаркации. Так, географически Европа на Востоке ограничена Уральских хребтом, но совершенно ясно, что вся территория России, вплоть до Дальнего Востока, является в некотором смысле Европой или, по крайней мере, ее продолжением.

Ясно, что когда говорят о Европе, речь идет о некоем культурном или цивилизационном феномене. И в любом случае мы сталкиваемся именно с тем, что сегодня называют «проектом», то есть с каким-то видением этого феномена. Это может быть проект историософский - обнаружение Европы в прошлом, поиск ее единых корней и, соответственно, общности ценностей. И это может быть проект, направленный в будущее. Таких «проектов» или «концепций» Европы было немало. К ним относятся и коммунистический проект и проект нацистско-фашистский. К ним же можно отнести то самопонимание Европы, которое получило наименование европоцентризма, а также секуляристский проект, имеющий истоки в эпохе Просвещения, но вполне реализованный ровно сто лет назад во Франции.

И сейчас, когда мы говорим о проблеме общеевропейской идентичности, мы, по существу, стоим перед проблемой создания такой концепции Европы, которая имела бы основания в историческом прошлом европейского континента и предлагала бы видение Европы будущего. Именно, Европы как некоей целостности, как общности и, в идеале, единства.

Первая мировая война положила начало эпохе глубочайших внутриевропейских расколов и противостояний. Кульминацией здесь стали 1940-е годы, когда большевизм и антибольшевизм на время объединились в борьбе против нацизма, чтобы вскоре после победы снова жестко противостать друг другу, разделив Европу «железным занавесом». Последствия этих разделений мы так или иначе переживаем до сих пор. Однако сегодня не эти разделения имеют первостепенное значение для Европы. На мой взгляд, проблему общеевропейской идентичности следует обсуждать с учетом, по крайней мере, трех важнейших факторов, определяющих нынешнюю европейскую (а во многом и мировую) ситуацию.

Во-первых, этот крах восточного коммунизма. Его следствием стало разрушение былых идеологических барьеров. Однако это не привело автоматически к достижению какой-либо гомогенности, однородности западноевропейского мира и мира посткоммунистического. Это хорошо видно на примере Германии, где сознательно проводимая политика реинтеграции наталкивается на многие трудности. Ведь коммунистическая революция (как, впрочем, и любая революция) - это прежде всего революция сознания. И не столь важно, вызрела ли эта революция в недрах какого-то общества или была навязана извне. Но «контрреволюции», которая произошла спустя десятилетия после революции, гораздо сложнее выполнить задачу изменения сознания людей, сообщения им новой идентичности, ибо она не обладает мощной энергетикой революции.

Во-вторых, это глобализация. Глобализация есть логическое развитие европоцентризма, ибо является распространением выработанных Европой экономических, социальных и культурных стандартов на весь мир. Однако она же его и преодолевает, так как превращает Европу лишь в одну из многих цивилизаций и культур. Глобализация не справляется с осуществлением заложенного в ней проекта гомогенизации всего мира. Она усиливает локализм и выявляет глубинные различия между культурами, порой перерастающие в конфликт цивилизаций.

И, наконец, третий фактор, тесно связанный со вторым: возвращение религии в политику и общественную жизнь. Именно глобализация делает очевидным тот факт, что многие неевропейские культуры поныне в значительной степени определяются религией. Секуляризаторский проект, который европейцы пытались реализовать вне Европы в сферах своего влияния, а затем и в процессе глобализации, не сработал. Точнее, он в ряде случаев был реализован применительно к местным элитам, но никак не к массам людей, к неевропейским обществам в целом. (Здесь, кстати, следует добавить, что так же не сработал и проект экспорта социалистической идеологии в страны третьего мира.)

Сегодня религия возвращается в социально-политическое пространство, взятом именно в его глобальном измерении. Это более чем очевидно в случае с исламом - как за пределами Европы, так и в самой Европе. Это также выражается в широком распространении ориентальных, индуистских, буддийских и других, религиозный влияний в западных обществах, в том числе собственно европейских, способствовавших появлению и развитию синкретических религий, получивших наименование новых религиозных движений. Это, безусловно, касается и т.н. сект, феномен которых ни для кого не является секретом, потому что давно стал сюжетом для детективных кинофильмов. (В этой связи хотел бы напомнить о Решении Европарламента от 12 февраля 1996 года «Постановление о сектах в Европе» и о Рекомендации 1412 (1999) ПАСЕ «О незаконной деятельности сект».)

Что же мы имеем в результате?

Реализация в минувшем веке секуляристского проекта на Западе Европы и атеистического проекта на коммунистическом Востоке привели к тому, что к началу нынешнего столетия в глобализированном мире Европа представляет собой наименее религиозный регион, ту часть света, где угасает религиозная энергия и умирают религиозные смыслы. Это касается прежде всего традиционной религии Европы - христианства. И происходит это в условиях активизации исламского фундаментализма в мировом масштабе, в условиях кровавых межрелигиозных конфликтов на Ближнем Востоке, в Азии, в Африке и даже в некоторых странах Европы. Это происходит на фоне роста религиозного радикализма и даже терроризма под религиозными флагами.

Другой важный момент. Европейские государства не только последовательно, но и с особым вниманием проводят политику защиты прав человека, а первым и основополагающим правом является свобода вероисповедания и убеждений. Права человека являются неотъемлемой частью международного права. В то же время во многих странах, не принадлежащих к европейской традиции, религиозная свобода не просто нарушается, но практически отрицается. Не секрет, что в ряде мусульманских государств христиане предельно ограничены в возможности открыто исповедовать свою веру. Это касается, в частности, и такого светского государства, как Турция, вопрос о принятии которой в Евросоюз обсуждается ныне. (Вот уже более 30 лет как там закрыта высшая православная богословская школа, а православная патриархия периодически подвергается нападкам.)

Говоря об основных, структурообразующих элементах европейской традиции, очень часто указывают на три таких основы или корня Европы как культурно-исторического феномена: это греческая философия, римское право и библейская вера. Быть может, важнее говорить о том, что старая христианская Европа являла собой культурный синтез, в котором евангельская вера нашла разумное, высоко интеллектуальное истолкование, а правовой принцип находился в согласии с духовным принципом почитания Единого в Троице Бога, Творца и Промыслителя.

Ныне, конечно, и сила творческого мышления, проявляющегося в самых различных областях, и регулирование жизни общества, опирающееся на силу и авторитет закона, достигли в европейской культуре высоких степеней развития. Но этого никак нельзя сказать о евангельской вере - о той вере, которая столетия определяла культурную плоть Европы.

А поэтому, обращаясь к теме идентичности Европы сегодня, мы должны, прежде всего, задаться вопросом: какой проект новой Европы мы имеем в виду?

Выступая недавно на межрелигиозной встрече в Лионе, митрополит Минский и Слуцкий Филарет сказал: «Или Европа останется христианской - в своих культурных основах и в доминирующей религиозной жизни, - или ее не будет». Такая постановка вопроса кому-то может показаться жесткой, но для христиан она очевидна и нормальна. Проблема, скорее, в том, как сохранить христианскую идентичность Европы? И можно ли вообще достичь чего-либо в истории, занимая лишь охранительную позицию?

Если мы будем смотреть только в славное прошлое, то мы рискует не заметить знаки времени, то есть те вызовы, которые бросает нам настоящее и будущее. Но верно и обратное: если мы будем искать лишь прагматических, сиюминутных ответов на угрозы сегодняшнего дня, то можем утратить всякое будущее, которого не бывает без прошлого, без традиции и преемственности.

Весьма характерный пример - принятие во Франции закона, ограничивающего публичную демонстрацию религиозных символов. Основывающийся на принципе абсолютного правового равенства религий и принципе мулькультурализма, он затронул и христианство - собственно европейскую религиозную и культурную традицию, «естественную» и близкую еще для очень многих европейцев. Неудивительно также, что недавно в Испании Католическая Церковь выступила фактически с призывом к гражданскому неповиновению, когда призвала чиновников не регистрировать разрешенные законом однополые браки: христианский брак является одним из фундаментальных институтов, освященных традицией. Получается, что в настоящее время в европейском контексте законно существуют как минимум три свободно конкурирующих концепции брака: христианский моногамный брак; «свободный», то есть временный, гражданский брак; и новейший гомосексуальный «брак». Не прибавится ли в ближайшем будущем и четвертый вариант - исламский полигамный брак?

Современная Европа ищет принципы интеграции не на путях утверждения своей христианской идентичности. Это слишком ясно показала история создания Евроконституции, предназначенной стать основным законом Европейского Союза - сообщества наций, исторически принадлежащих к христианской традиции. Сегодня дискуссия о христианских основах европейской цивилизации перемещается в Совет Европы. Так, например, на последней сессии ПАСЕ (в октябре 2005 года) обсуждались такие темы, как «Женщины и религия в Европе» и «Образование и религия», по которым были приняты соответствующие решения (Резолюция ПАСЕ (№ 1464 - 2005) «Женщины и религия в Европе» и Рекомендация ПАСЕ (№ 1720 - 2005) «Образование и религия»). Процесс принятия этих решений показал, что, к сожалению, политики далеко не всегда учитывают голос представителей религиозных традиций. Пока господствует скорее секуляристская точка зрения, для которой характерен акцент на плюрализме религий. Безусловно, необходимо учитывать реальное религиозное многообразие, тем более в контексте Совета Европы, международной организации, которая объединяет уже не только исторически христианские страны. Но в то же время необходимо и учитывать особое место и роль христианства в Европе. Как отмечал председатель Отдела внешних церковных связей Московского Патриархата митрополит Смоленский и Калининградский Кирилла, говоря о необходимости укрепления и развития национальных культур, «интеграция новых культур не должна приводить к размыванию собственной культуры и идентичности европейских народов» (выступление на конференции «Христианство и Европа: социальная мысль Русской Православной Церкви». Бари, Италия, 20 декабря 2004 года).

Перед лицом иных культур, иных укладов жизни и иных религий христиане Европы должны со всей остротой поставить вопрос о том, насколько христианская религиозная традиция является определяющей для европейцев. Проект секуляризации не означал уничтожения Церкви, как это было в атеистических государствах, но лишь вытеснение религиозности из публичной сферы в частную. И это приучило многих, в том числе и христиан, к своеобразному благодушию: если верить не запрещено, если вера гарантируется правами человека, то нечего бояться. Но сегодня вопрос стоит иначе: являются ли европейцы христианами, даже просто по своей «конфессиональной принадлежности», или это вообще люди без веры и религии? А с другой стороны, могут ли христиане сегодня продолжать спокойно смотреть на то, как принцип свободы совести работает в качестве инструмента секулярной политики, направленной в том числе и против христианства?

Конечно, эмпирически, не все европейцы - христиане. Но важно осознать и другое: не все нехристиане, живущие в Европе, - европейцы. В связи с этим говорят о проблеме интеграции людей других религиозных и культурных традиций в европейские общества. Но тогда опять возникает вопрос: что означает эта интеграция? Если это принятие лишь секулярных и чисто правовых европейских стандартов, то люди, приходящие в Европу с выраженным религиозным самосознанием, мотивирующим их поведение в обществе, а не только, скажем, в кругу семьи, никогда не смогут интергироваться в европейские общества - ведь им тогда придется отказаться от многих религиозных представлений.

Констатация того, что в Европе традиционные христианские церкви теряют своих членов, что иссякает религиозная энергия, а действительно верующие христиане оказываются меньшинством, стала уже банальностью. Но подобное утверждение не совсем верно, если мы будем говорить не о Западной Европе, а о так называемой Большой Европе.

Внутриевропейские разделения прошлого века, как и более ранние, сегодня приводят к тому, что можно назвать регионализацией Европы. Европейская интеграция в рамках Евросоюза (как и глобализация) не снимает, а порой и усиливает противоположные процессы формирования региональных идентичностей. Европа никогда не была единой и всегда делилась на разные части по разным признакам. Сегодня Европа вполне определенно делится не только на Западную и Восточную. В ней складываются такие регионы, как Северная Европа и Центральная Европа, определяемые рядом специфических черт.

К Восточной Европе по существу оказываются отнесенными лишь страны так называемого постсоветского пространства. Процессы, происходящие в этом регионе, конечно же, связаны с недавним историческим прошлым - длительным периодом реализации коммунистического проекта. Это накладывает свой отпечаток и на религиозную сферу. Давно замечено, что советский коммунизм был не просто атеистической, но именно квазирелигиозной идеологией. Именно поэтому в Советском Союзе, а позднее и в странах советского блока, противостояние государства и церкви так напоминало давние времена римских гонений на христиан. Именно поэтому здесь и появились новомученики и исповедники, число которых не поддается определению. Уже сейчас Русская Православная Церковь канонизировала сотни новых святых, почитающихся на общецерковном и на местном уровне.

Если говорить о России, то в последние годы там происходит действительное религиозное возрождение. Это сложный и неоднозначный процесс. Важно понять, что это не просто всплеск религиозности, не какой-то ривайвелизм, а новое открытие христианской религиозной традиции после десятилетий антирелигиозной пропаганды и общественно-культурной изоляции Церкви. Мотивы обращения к религии и типы религиозности - разные. Для кого-то импульсом является ощущение пустоты, возникшее после краха коммунистической квазирелигиозной идеологии. Но это совсем не значит, что такие люди (скажем, бывшие коммунисты) неискренни в своей новой вере. Они постепенно обретают новый мир смыслов, в котором собственно религиозный опыт, евангельская вера соединена с ощущением причастности к вековой православной традиции как традиции национальной культуры.

Но не следует пренебрежительно относиться и к тому, что можно назвать просто культурной причастностью Православию. Ведь христианство - это не спиритуалистическая вера, а религия Воплощения.

Молодежь также приходит к вере, но не отталкиваясь от безрелигиозной идеологии прошлого, а в поиске целостной системы духовных и нравственных ориентиров, которые могли бы действительно определять жизнь в этом порой жестоком, но, в любом случае, довольно жестком мире материалистической прагматики и утилитаристской борьбы за место под солнцем.

И, конечно, многие люди обращаются к Церкви и находят там духовную опору в ситуации, когда они оказываются на грани выживания или чувствуют себя обреченными на бедность. Кроме того, немаловажным фактором является обретение в Церкви чувства общности и среды общения.

Однако каковы бы ни были внешние причины и внутренние мотивы, люди, приходящие к вере, открывают новый путь жизни с Богом и перед Богом и осознают православную церковную традицию как то духовное пространство, в котором они обретают свою идентичность, личную и национально-общественную.

Разумеется, в процессе этого нового открытия Церкви, который в той или иной степени затрагивает миллионы людей, имеют место и крайности: апокалиптические настроения, проявления религиозного национализма и изоляционизма, нетерпимости по отношению к людям других вер и убеждений и проч. Но это неизбежные явления, которые не определяют сознание большинства верующих.

Я говорил о России, чтобы обратить внимание на две вещи.

Во-первых, не везде на европейском пространстве происходит дальнейший упадок традиционной христианской веры. На Востоке, напротив, происходит ее возрождение и рост - после опыта государственного атеизма. Церковная традиция обнаруживает ту духовную энергию, которая привлекает множество людей самых разных положений и состояний. Сегодня в наших храмах - совсем не только женщины преклонного возраста или немногочисленные представители гуманитарной интеллигенции, как это было лет двадцать тому назад. Здесь бизнесмены, врачи, политики, военные, студенты - люди, относящиеся к активной части общества. Это сегодня делает особо актуальным вопрос о церковном служении мирян, то есть об их миссионерской роли в обществе.

Во-вторых, у более широких слоев российского общества, а не только у активных членов Церкви, формируется понимание того, что Православие, христианская традиция - это неотъемлемая часть их культуры, истории, народной жизни. В современной ситуации секулярного плюрализма культурных норм и мировоззренческих установок, тенденций не столько к взаимообогащению, сколько к смешению культур это осознание связи христианства и культуры весьма важно. К сожалению, когда подобное осознание происходит в России, это не всегда находит понимание у западных христиан. В этом иногда видят опасность не столько религиозного, сколько этнокультурного прочтения христианства. Но вряд ли это сегодня является действительной опасностью, если мы говорим об утрате внутренней связи христианства и культуры во многих европейских обществах.

Конечно, здесь существует опасность этнофилетизма, отождествления Церкви и этнической общности. Преодоление этой опасности - это и есть миссионерское дело Церкви, которая через проповедь и образование должна объяснять, что именно Церковь освящает культуру, а не культура содержит в себе Церковь.

Сказанное не означает, что Россия в целом более религиозна, чем Западная Европа. Недавние социологические опросы (опубликованные ВЦИОМ) показали, что по степени религиозности средний россиянин практически не отличается от среднего жителя Евросоюза: верят в существование Бога 53% россиян и 52% жителей ЕС. Речь идет о религиозной динамике, о новом открытии Церкви. Кроме того, в последнее время все больше контактов (и соответственно, информации) между православными верующими в России и других постсоветских странах и жителями других православных стран Европы. Растет ощущение той религиозно-культурной и исторической общности, которую иногда называют «православным миром». Это также один из путей преодоления опасности православного этнофилетизма, осужденного на Константинопольском соборе 1872 года.

Последние соображения подводят нас к весьма важной проблеме, прямо относящейся к теме «Христианство и Европа». Я имею в виду те великие по масштабу и значению христианские разделения, которые в значительной степени остаются в силе, несмотря на все экуменические усилия минувшего века. Когда мы говорим о соотношении христианства и Европы в целом, мы должны ответить себе на неизбежный вопрос: о каком христианстве идет речь?

Опыт межхристианского диалога и сотрудничества показал, что общность Евангелия и основных догматов веры, единое историческое наследие неразделенной Церкви первого тысячелетия  - этого недостаточно для восстановления церковного единства. И всякий раз, когда говорят, что мы едины в главном, забывают, что для представителей одной христианской традиции главным может быть то, что не является таковым для представителей другой традиции. Вопрос касается не только особенностей вероучения или церковной организации, но и церковного этоса (как было отмечено в документе «Основные принципы отношения Русской Православной Церкви к инославию», принятом собором 2000 года, относительно отношений с Римско-Католической Церковью).